Александр Городницкий о Викторе Берковском

Александр Городницкий, учёный‑океанолог, академик РАЕН, поэт, бард

Из беседы с Ириной С. Алексеевой

— Александр Моисеевич, ваши воспоминания о Викторе Семёновиче вошли в главу, в которой о нём рассказывают близкие и дорогие ему люди, его друзья и соратники, почитатели его таланта. Один мудрец сказал, что воспоминания — это то, что остаётся от жизни…

— Это то, что останется, когда нас уже не будет, это то впечатление, которое мы произвели на соседей по жизни, на своих современников. Причём не только своими делами, своим творчеством, но и человеческим общением и всеми другими личными проявлениями. Воспоминания у каждого свои, — у меня о Викторе Семёновиче остались самые светлые впечатления как о человеке и об авторе.

Что касается человека — это яркая, интереснейшая биография. Он был настоящий учёный, который прошёл путь от заводского металлурга до профессора. Он изобрёл ряд новых технологий. Не зря именного его приглашали на работу в Индию, где он достойно представлял нашу страну: готовил высококлассные кадры для сталепрокатной промышленности. И вторая сторона впечатлений о нём — его творчество. Он, профессор, много сделавший для отечественной металлургии, был, по существу, одним из самых ярких композиторов нашего времени. Достаточно вспомнить такие его бессмертные песни, как «Гренада», «Амазонка», «Вспомните, ребята», «Лошади в океане». У него был феноменальный музыкальный слух и безукоризненный вкус в литературе. Посмотрите, какие стихи он выбирал для своих песен — ни одного случайного. И всегда — оригинальная, яркая и моментально запоминающаяся мелодия. Это относится ко всем его песням без исключения. Таких авторов больше нет. Я считаю, что Виктор Семёнович Берковский дал начало целой бардовской эпохе. С его безвременным уходом кончилось то наивное время, когда песне была нужна мелодия, стихотворению — рифмы, а рисунок нуждался в сходстве с тем, что рисуют. Сам он стихов не писал, но ведь что такое авторская песня? Обычно это когда один и тот же человек пишет стихи, мелодию и сам эту песню поёт. Но в шестидесятые годы прошлого века, наряду с теми бардами, которые всё пишут сами, появилась ещё одна специализация — самодеятельные композиторы. Одним из них был Виктор Семёнович — ведь он, как и я, сольфеджио не знал. Перекладывая на свои мелодии уже известные стихи поэтов, Виктор Берковский, Сергей Никитин, Александр Дулов, Александр Суханов, мой безвременно ушедший друг Евгений Клячкин и многие другие создали целое направление в авторской песне. Ведь если считать, что авторская песня — это музыкальное интонирование поэтической речи (как сказал один исследователь этого странного музыкального жанра), то можно интонировать и не свои стихи. Поэтому творчество Виктора Берковского с полным правом относится к авторской песне.

Он дал, по существу, новую жизнь многим стихам. Например, на светловское стихотворение «Гренада» было написано почти двадцать вариантов музыки, но все они не приживались, эти песни не пели. А мелодический вариант «Гренады», созданный Виктором Берковским, сразу получил всемирную известность. Это же относится и ко многим стихам таких поэтов как Киплинг, Самойлов, Слуцкий. К великому сожалению, профессиональные композиторы в стараниях овладеть интонацией авторской песни почти ничего не добились. Так, многие попытки профессиональных композиторов написать музыку к стихам Булата Окуджавы (вместо окуджавской — непрофессиональной) заканчивались неудачей.

Главной особенностью авторской песни является интонационное слияние мелодии стиха и музыкальной мелодии. Обладая безошибочным музыкальным и литературным вкусом, делая чужие стихи своими песнями, Берковский, по существу, авторизовал их, потому что автором песни всегда является композитор. Самое удивительное, что все его произведения не утратили доверительной интонации авторской песни. А когда другие композиторы брались за те же стихи, эта интонация утрачивалась.

Мы живём сейчас в век аранжировщиков: вокруг стихотворения создаются какие‑то речитативы — то ли есть мелодия, то ли её нет… Виктор Семёнович был композитором старой классической школы. Во всех его песнях есть яркая оригинальная мелодия, их все можно петь — и в одиночку, и хором. Это очень важно. Поэтому песни Берковского были и остаются любимыми, люди всегда будут их петь.

— Что вас связывало в Виктором Семёновичем? Вы были просто знакомы или это была дружба?

— Мы с ним дружили, я был знаком с ним с незапамятных времён, лет тридцать пять — помню, как ещё в 1977 году мы вместе с ним и с Никитиными ездили на Курильские острова и на Сахалин. Мы не слишком часто встречались, потому что он был всегда чудовищно занят, ведь он сочетал преподавание в МИСИСе с выступлениями, да и я был сильно занят. Чаще мы стали видеться, когда он стал художественным руководителем проекта «Песни нашего века» и мне удалось с ним вместе поездить — в Израиль, в Америку, по России. И тут я увидел другую его сторону, я увидел Берковского‑преподавателя.

Он был очень жёстким и педантичным преподавателем, недаром его побаивались студенты. Но в то же время он был прекрасным руководителем столь разношёрстного и трудноуправляемого коллектива, как ансамбль ПНВ. Ведь это же не рядовые исполнители, каждый из них сам себе автор, сам себе личность и звезда, такую команду очень трудно удержать в повиновении и заставить каторжно работать. А Берковский это умел. Вспоминаю, как он Диму Богданова по пятому, по десятому разу заставлял репетировать одни и те же песни, добиваясь абсолютно безукоризненного звучания. Мне порой это казалось даже чрезмерным, но Виктор Семёнович был профессионалом во всём, и в этом тоже. В проекте «Песни нашего века» Берковский был подобен атланту, на чьих могучих плечах всё держалось.

— Александр Моисеевич, есть ли среди песен Берковского для вас самая любимая, самая заветная?

— Мне нравятся многие песни Виктора Семёновича. На мой взгляд, у него почти нет промахов. Больше всего я люблю его ставшие классикой песни на стихи Киплинга, например, «Амазонку», и на стихи Новеллы Матвеевой — «Песня шагом, шагом...». Очень люблю «Брод через Кабул» — на стихи Киплинга. И ещё целый ряд прекрасных песен, мелодически запоминающихся, — мы все их поём, и я пою.

Надо сказать, что многие поэты должны быть признательны Берковскому за то, что их стихи начали читать. Как я всегда считал, что Евгений Клячкин подарил популярность малоизвестному в ту пору и гонимому поэту Иосифу Бродскому, так и Виктор Берковский «привёл» читателей к целому ряду поэтов. Например, благодаря его песням, взялись читать Самойлова, Сухарева. Человек слышит песню, она ему нравится, он думает: «А поэт‑то хороший, почему я его не знаю?» — Начинает искать его книги и читать. Было время, когда именно от авторской песни пошёл взлёт интереса к нашей отечественной поэзии. И в этом очень большая заслуга Виктора Берковского.

— Вы говорили о песне «Брод через Кабул», я тоже её очень люблю. Но некоторые говорят, что она не характерна для Берковского, потому что там главное ритм, а не мелодия.

— Нет, там есть чёткая, яркая, запоминающаяся мелодия. «Для чего Кабул нам нужен? — Сабли вон, труби поход…» Отличная там мелодия. В том‑то вся и штука, что у Берковского нет ни одной песни, где бы не было оригинальной мелодии. Это особенность его таланта. Потому я и считаю его выдающимся композитором нашего времени.

— Александр Моисеевич, а бывает, что вам хочется вспомнить какие‑то ваши совместные поездки, какие‑то встречи?

— Да, конечно, о встречах с Виктором Семёновичем я и в своих книгах писал. Он всегда отличался весёлым и общительным характером и умением моментально заводить широкий круг знакомств, самых разнообразных — от соседей по дому до знаменитых космонавтов. Кстати, первые космонавты ни разу не летали в космос без песен Вити.

Отличался он и спортивностью, могучим сложением спортсмена. В молодости, работая в Индии, он ухитрился пересечь её непроходимые джунгли в одиночку за рулём ГАЗ‑69. Он был прекрасным водителем. Имел первый разряд по водному поло. Помню, как в 77‑м году на острове Итуруп мы с ним вместе прыгнули в голубую кварцевую чашу с водой, температура которой оказалась чуть выше пяти градусов…

Вспоминается и ещё несколько забавных моментов. На Сахалине мы плавали несколько суток на плавбазе «Кронид Коренов». Нас там кормили красной икрой и, конечно, поили. А в один из вечеров мне надо было читать лекцию для экипажа про дрейф континентов. Берковский мне говорит: «Саня, мы с тобой вместе выпивали, — ты не можешь читать лекцию в таком состоянии». А я говорю: «Нет, могу!» «Нет, не можешь! Я вот специально приду на лекцию и задам тебе умный вопрос, на который ты не сможешь ответить». Мне стало не по себе, — думаю, да, придёт сейчас и что‑то такое спросит, а я и так еле —еле… («под шафе»‑то мы были одинаково)… И вот лекция началась, и я увидел, как в зал зашёл Берковский, довольный такой, раскрасневшийся. Кулак мне показал и сел… Всю лекцию я ждал каверзного вопроса, но он так и не прозвучал. А когда лекция закончилась, я увидел, что Берковский спит…

Как‑то шли на катере всю ночь через пролив… Была плоская волна, всех укачало. Мы с Берковским вышли на палубу (его не укачивало, как и меня). Берковский, изображая опытного моряка, крикнул рулевому: «Эй, на руле! Сколько баллов шторм?» Рулевой глянул на нас презрительно, сплюнул через плечо и сказал: «Какой шторм? Зыбь…» Много было забавных случаев.

Вспоминаю, как мы вместе выступали на каком‑то гала‑концерте в Политехническом музее. Он должен был выходить на сцену после меня, поскольку ему было отведено последнее место в концерте — самое почётное. «Не пойду, — неожиданно заявил он. — После тебя плохо выступать. Тебе много хлопают». — «Ну, что ты, Витя!» — «Нет, не пойду, и не уговаривай». — «Витя, ну в чём дело? Может быть, стихи, на которые ты поёшь, хуже моих?» — «Конечно, лучше твоих: Киплинг, Слуцкий, Самойлов!» — «Может быть, музыка хуже?» — «Как хуже? У тебя вообще музыки нет!» — «Может быть, ты поёшь хуже меня?» — «Ты что, смеёшься? Конечно, лучше!» — «Ну, и чего же ты?» — «А чего же я?» Встал, приосанился, пошёл на сцену.

— А из человеческих качеств Виктора Семёновича что для вас было наиболее близко и дорого?

— Он был замечательным другом, поражавшим своей добротой и желанием бескорыстно помочь. В сотый раз слушая песню «Колечко», посвящённую его жене Маргарите, я думаю о том, что осиротела не только она, а все мы…

Был он человеком общительным и очень дружелюбным. А его дом — это просто отдельная тема: с неповторимой обстановкой гостеприимства и раблезианского пиршества, с хлебосольством его уважаемой жены Маргариты, с огромными застольями, которые там происходили. Круг его гостей бывал чрезвычайно обширен, в доме бывали и космонавты, и барды, и коллеги по металлургии. Его доброжелательность сохранилась до конца жизни.

Человек очень искренний, он бывал и вспыльчив — на душе у него ничего не залёживалось. Очень любил работать, любил репетировать, ему сам процесс подготовки концертов нравился. Тянул на себе огромный воз и, в отличие от меня, никогда не торопился, всё делал основательно.

— Над этой книгой долгие годы работали многие‑многие люди. Думаю, что она станет достойным памятником этому замечательному человеку.

— Я думаю, главным памятником Берковскому будут его песни. Они остаются в сердцах людей, остаются в магнитофонных записях. И самый лучший памятник — это записи его исполнения. Никто лучше, чем он сам, вообще никогда не пел его песни. Потому что у него была неповторимая авторская интонация, неповторимый тембр голоса.

Эти воспоминания, скорее, не для памяти о Берковском, а для нас, его современников, — чтобы мы как‑то на его фоне смогли запечатлеть и высказать своё отношение к нему. Чтобы наше отношение к нему, наша любовь тоже где‑то осталась, когда и нас не станет. Эта глава воспоминаний — не «Виктор Семёнович Берковский», а «Берковский в глазах современников».